Михаил Шемякин: «Если бы я сегодня сделал новую версию “Щелкунчика”, она была бы совершенно сумасшедшая»

Декабрь в Петербурге пронизан приятной суматохой, ощущением праздника, и, конечно, его невозможно представить без похода в театр на балет «Щелкунчик», особенное место среди которых занимает постановка Михаила Михайловича Шемякина. Царство крыс, вальс цветов, сцены снежной бури и ухода гостей не оставят равнодушными даже самых искушенных зрителей. Поэтому уже более 20 лет каждый год многие возвращаются к этому спектаклю снова и снова. Как родилась идея постановки и каким был путь к ней, редакция GREY CHIC Magazine спросила у художника и постановщика новой версии «Щелкунчика» в Мариинском театре — Михаила Шемякина.

М. М.: История о том, как я начал работать над балетом «Щелкунчик», достаточно занимательная. Тогда я жил в США и уже несколько месяцев работал над проектом, который предложил мне Валерий Гергиев, — моей любимой оперой Сергея Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». Когда практически половина эскизов уже была готова, внезапно рано утром позвонил Гергиев и ошарашил меня предложением «отложить в сторону апельсины» и сделать новую версию «Щелкунчика».

Очень хорошо помню этот момент. В тот день я лег спать около шести утра (я всегда обычно ложусь где-то на рассвете) и, чтобы окончательно погрузиться в сон, включил телевизор, где показывали балет «Щелкунчик» в постановке Баланчина, с Маколеем Калкиным в роли принца. Странно, потому что дело было не в канун Рождества, а в мае. Признаюсь честно, я не большой любитель балета в отличие от моей супруги Сары, которая раньше занималась балетом и сама танцевала.

Я смотрел балет, засыпая, и последней мыслью перед сном было: «Как же это скучно. Слава богу, что я работаю над оперой, а не занимаюсь балетом». И представьте себе, какая мистика! Буквально через 15 минут после этого меня будит Сара и говорит, что звонит Гергиев, который очень срочно хочет поговорить — у него ко мне серьезнейший разговор.

Я спросонья по характеру не очень дружелюбный и тут беру трубку и слышу предложение о том, что надо сменить оперу на балет, а именно на «Щелкунчика». Представьте мое возмущение. Я взбунтовался и сказал, что никогда в жизни не буду заниматься «балетами, танцорами и прыжками. Это скука!». Но маэстро ответил: «Сначала послушай мою запись музыки к „Щелкунчику“, которая вышла буквально недавно». Через несколько часов я уже слушал его расшифровку этого произведения и понял весь трагизм и глубокий смысл этой музыки и то, насколько Валерий гениален, как по-настоящему он раскрыл это грандиозное произведение Чайковского. Со времени первой постановки многое было искажено. Валерий же взял начальную версию, точно следуя партитуре, и, опираясь на свой талант и чутье, сделал шедевр.

Но самыми важными словами Валерия Гергиева, которые я запомнил на всю жизнь, были: «Не отказывайся. Я хорошо знаю твои работы. Сам того не подозревая, ты уже более 30 лет работаешь над “Щелкунчиком”». Валерий был прав. Он настолько тонко прочувствовал то, что даже я сам не сразу понял. Действительно, так оно и было, тем более что у меня многое пронизано духом гофманиады. Его фразу я никогда не забуду.

Обычно «Щелкунчик» показывается на Новый год и потом в течение всего года не исполняется. Гергиев попросил меня написать новое либретто, сместив акцент с елки и Нового года. Главной идеей Валерия было вывести этот спектакль из состояния детского утренника. Он хотел, чтобы спектакль можно было показывать круглый год, что сейчас и происходит.

Работа была проделана колоссальная. Созданы сотни эскизов. Продуманы новые сцены, проекции. Я сделал необычное царство крыс, которое очень понравилось маленьким зрителям. Даже во Франции, когда показывали спектакль детям, все кричали: «Месье Шемякин, почему так мало крыc?!» Крысята по сегодняшний день любимцы зрителей. Они были запечатлены в фарфоровых изделиях Императорского фарфорового завода и пользуются большим спросом у покупателей.

Кроме того, я ошеломил всех тем, что одел снежинок в черные трико и пачки, украшенные блестками и мелкими белыми вкраплениями. При определенном освещении, разработанном с изумительным мастером по свету Владимиром Лукасевичем, на фоне темных декораций получался настоящий снежный вихрь, похожий на то, что я видел во время снежных бурь у нас в американском поместье.

Мы вместе с хореографом Кириллом Симоновым для вальса цветов разработали специальные цветовые ряды, которые давали ощущение колоссальной цветовой гармонии — не той яркой или пастельной, к которой все привыкли, а нечто припыленное, старинное, гобеленовое. Сначала выступали зеленоватые оттенки, потом слегка фиолетовые.

Однако перед премьерой на нас с Валерием Гергиевым обрушились волны критики и статей, где говорилось, что публике не нужна новая версия «Щелкунчика». Некоторые статьи были даже забавные. К примеру, писали, что Шемякин ввел в действие множество крыс, что может нанести ущерб психике ребенка, и что во избежание травмирования детей этому балету не стоит появляться на сцене Мариинского театра вовсе. Услышав все это, Гергиев был довольно насторожен к премьере. Никто не ожидал, что она будет такой бурной.

Естественно, ходили слухи о том, что готовится. «Помоечные цвета, черный снег» — что только не писали перед премьерой! Кто-то уже успел рассказать, что для новой постановки будут шиться черные пачки снежинок, и в газетах появилась статья с заголовком: «Шемякин привез из Америки в Петербург экологически грязный снег».

- М. Шемякин

М. М.: Работа длилась два года. Во время подготовки я много времени проводил в Петербурге — надо было проверять декорации, работать над бутафорией. Гергиев никак не вмешивался в процесс, и мы почти не виделись в театре. Только однажды в коридоре театра я встретил Валерия и он начал грозно говорить о том, что я крайне долго работаю над балетом. На что я возразил: «Ты попросил меня сделать серьезную вещь, а серьезная вещь требует большого времени». Он на минуту задумался, а потом согласился: «Правильно. Продолжай работать». Это был смешной эпизод, да и вообще было очень много интересной работы.

Не только декорации, но и все костюмы создавались под моим началом, а подготовка держалась под секретом. Естественно, ходили слухи о том, что готовится. «Помоечные цвета, черный снег» — что только не писали перед премьерой! Кто-то уже успел рассказать, что для новой постановки будут шиться черные пачки снежинок, и в газетах появилась статья с заголовком: «Шемякин привез из Америки в Петербург экологически грязный снег».

Помню, как руководитель пошивочных цехов Мариинского театра, к слову, чудесная женщина, с которой мы вскоре подружились, долго уточняла, действительно ли я считаю, что цвета должны быть такими, как на моих эскизах. Она подобрала замену моим «гобеленовым» цветам в стремлении сделать костюмы для гостей на празднике более яркими. Новые оттенки были цветастые, красивые, но совершенно не подходили моей постановке. Тогда я сказал, что за «помоечные цвета» буду отвечать только я и на сцене тухлые яйца полетят именно в меня, так как директор пошивочного цеха не выходит на поклон. Поэтому «будьте любезны, делайте так, как я решил, и прекратите давать свои идеи». Тогда она достала мои эскизы, на которые были наклеены маленькие кусочки ткани, и сказала: «Ну вот ваши помоечные цвета. Мы все равно их нашли». Вот такие были эпизоды — смешные и странные.

Был еще один запомнившийся мне момент. Я долго думал над тем, кто будет исполнять одну из самых сложных ролей моей версии «Щелкунчика» — роль Дроссельмейера. Сейчас забавно вспоминать, как во время подготовки постановки за мной ходили разные группы балетных танцоров и каждый из них подходил ко мне и говорил: «Я недавно играл Дроссельмейера. Не хотите меня попробовать?» Я говорил: «Да-да, я все понимаю, но у меня совершенно другой образ. Простите, но роль Дроссельмейера будет исполнять не балетный артист».

Я давно дружил с создателем театра «Дерево» Антоном Адасинским, вместе с которым много работал в спектаклях Славы Полунина в Эрмитажном театре, в Третьяковской галерее, и на венецианском карнавале. Я понял, что именно Антон должен сыграть роль Дроссельмейера. По контракту с Мариинским театром, который был очень грамотно составлен, я отвечал за все мизансцены, за миманс и за роли, не имеющие отношения к танцам.

Когда мы пришли в Мариинский театр с Антоном, тот признался, что оказался там впервые. Узнав о том, что на роль Дроссельмейера я хочу пригласить не танцора Мариинского театра, а мима — без балетного опыта, все взбунтовались. Однако уже через неделю все полюбили нового Дроссельмейера, и, когда Антон выходил на поклон после премьеры, Валерий Гергиев сказал: «Да, действительно. Такого Дроссельмейера у нас никогда не было».

Роль получилась действительно необычная. Сейчас Антон уже не выступает, но его Дроссельмейера до сих пор дублируют на сцене.

М. М.: Я очень тщательно подхожу ко всему, что делаю, в том числе к подготовке «Щелкунчика». Я прочел все работы, связанные с созданием балета, и нашел один очень интересный момент. В пометке Мариуса Петипа и Петра Ильича Чайковского на партитуре вальса снежинок было написано: «Нападение снежной бури и попытка умертвить Машеньку и Щелкунчика». И даже советский музыковед писал «до какой же степени нужно не понимать музыку, чтобы считать вальс снежинок вальсом весны, юности и молодости в то время и не слышать, что музыка трагическая!».

Так вышло, что с «черными пачками» снежинок и музыкой в исполнении Гергиева, который восстановил прежние моменты, соответствующие первоначальному замыслу Петра Ильича Чайковского, я попал в десятку.

О.: Назовите характерные черты или героя сказок Гофмана, которые были наиболее важными для вас при работе над балетом.

М. М.: Конечно, это образ Дроссельмейера, который по моим рисункам блестяще исполнил мим Антон Адасинский. Колкий, загадочный, интригующий. В моем либретто все построено, как в сказке Гофмана. Дроссельмейер начинает интриговать с кардиналом Крыселье. Вместе они принимают участие в мистерии. В сказках Гофмана часто прослеживается так называемый ускользающий герой. Вначале мы не понимаем, кому принадлежит главная роль. Кажется, что Дроссельмейер вторичный персонаж, но на самом деле именно он управляет всем действием и является главным лицом сказки «Щелкунчик».

Мне близки сказки и творчество Гофмана. Я вырос в Кенигсберге, нынче Калининграде, откуда родом сам Эрнст Теодор Амадеус Гофман. Считаю, что памятник Гофману в Калининграде просто необходим. На месте бывшего дома сказочника сейчас находится просто небольшая табличка. В свое время я даже сделал памятник Гофману. На нем изображены Гофман вместе с его музой и персонажами, среди которых есть и Щелкунчик. Проект был согласован правительством, и я даже специально ездил в Калининград, чтобы выбрать место для его установки. Если памятник будет реализован, это станет большим подарком и, возможно, даже сыграет определенную политическую роль.

Я давно реализовал скульптуры в гипсе, однако памятник до сих пор стоит и ждет своего часа.

О.: При подготовке спектакля вы не только делали эскизы костюмов и декораций, но и погружались в сценографию, хореографию и все, даже самые мельчайшие детали. Вы так работаете над любым проектом или вас настолько захватил «Щелкунчик»?

М. М.: Скажу честно, что над любым проектом я работаю мучительно долго. К примеру, над книгой Высоцкого «Две судьбы» я работал около десяти лет. И 18 лет назад я заключил контракт с издательством «АСТ» на выпуск автобиографии, которая до сих пор не увидела свет. Примерно три года назад в надежде все-таки закончить книгу к нам во Францию прилетела замечательная женщина, один из крупнейших редакторов России и заказчица моей автобиографии — Елена Шубина. Она поселилась у нас со словами: «Я добьюсь, что книгу вы все-таки доделаете» — и составила план работы. И вот в следующем году автобиография должна наконец увидеть свет. Точнее, ее первый том о жизни в России. Вот так долго я подхожу к любому проекту.

Мой отец был военным, преподавал в Академии Фрунзе тактику и логику. Он приучил меня к внимательному подходу, к военной дисциплине. Помимо этого, я вырос в Германии и с детства был приучен к немецкой тщательности и кропотливости, поэтому к каждому проекту подхожу крайне серьезно.

При подготовке постановки я не ставил себе философских задач. Для меня самым важным было сделать интересный спектакль, который будет удивлять зрителей. Сделать праздник для глаз и души.

Мне бывает крайне приятно, когда в Мариинском театре я вижу людей, которые приходят на спектакль в восьмой или пятнадцатый разы. Люди идут смотреть «Щелкунчика» в постановке Михаила Шемякина. Сначала они приходят посмотреть весь балет целиком, потом рассмотреть декорации и костюмы отдельно. Проделанная работа была настолько сложной и монументальной, что с одного просмотра ее трудно оценить по-настоящему.

Могу сказать, что спектакль рассчитан и на детей, и на взрослых. Случалось, что ко мне подходили родители, которые говорили, что обычно их дети капризничают на балетах, им скучно, а на моем «Щелкунчике» ребенок смотрит на сцену не отрываясь. Это большая победа.

Даже во Франции, когда постановка была показана на грандиозной площадке — в театре Шатле, где Дягилев делал презентации русских балетов, дети были в полном восторге. Перед генеральной репетицией, куда пригласили целый зал детей, мы с Сарой вошли в театр, стоял неимоверный грохот. Надо сказать, что французские дети — шумные, их очень балуют. Услышав грохот и гомон, я подумал, что балет не получится. В зале было две тысячи детей. Однако как только поднялся занавес, воцарилась идеальная тишина, и весь балет прошел без лишних звуков из зрительного зала.

Я был поражен. Когда я вышел на сцену, на меня обрушились радостные крики, дети восторженно визжали и спрашивали «почему так мало крыс?». Мои крысята покорили сердца французских детей.

Смешные крысы-хулиганы, крысиные гавроши — я их сделал такими, чтобы они вызывали симпатию. С их помощью я нашел ключ к душам и сердцам детей.

М. М.: Нет, вы знаете, в сказках Гофмана жить сложновато (смеется). Я бы предпочел какую-то хорошую сказку, может быть, братьев Гримм или Шарля Перро.

В сегодняшней действительности, если не уходить в какие-то иные миры время от времени, можно впасть в глубокую депрессию. Мы разрушаем земной шар, стоим на грани экологической катастрофы, ведем войны во всем мире. Я стараюсь меньше думать о реальности. Иногда просто хочется спрятаться в башне, хоть в данный момент это достаточно трудно сделать. Все равно понимаешь и слышишь то, что происходит.

С природой мы творим немыслимые вещи. Признаюсь честно, что у меня большое разочарование в человеке.Чем старше я становлюсь, тем менее меня восхищает это существо — homo sapiens. К сожалению, мы меняемся, и далеко не в лучшую сторону.

М. М.: Наверное, я произвожу впечатление не очень умного человека (смеется).

«Я горжусь тем, что…» — так может говорить только не очень далекий человек. У меня были удачи и неудачи, но я постоянно живу в стремлении создать что-то новое. Многие художники застолблены на себе и своем творчестве. А я всегда скептически отношусь к тому, что я делаю. Чем-то доволен, но у меня никогда не было эдакого бахвальства или гордыни.

«Щелкунчик» идет, Валерий Гергиев доволен, значит и я должен быть доволен. Работа, безусловно, была большая, но она была проделана не зря.

Если бы я сегодня сделал новую версию «Щелкунчика», она была бы совершенно сумасшедшая. Может быть, действие происходило в какой-то бочке или на корабле. Конечно, без крыс я бы не обошелся, но это был бы крайне нетрадиционный вариант и навряд ли он бы прошел (улыбается).

Даже если бы я и хотел что-то поменять, то уже не имею права. Хотя признаюсь честно, сейчас я мало думаю о «Щелкунчике». Мои мысли больше занимает «Коппелия», и я полностью занят автобиографией, которая получается довольно необычной, ведь в ней не будет ни одной фотографии. В книге все построено только на моих рисунках. Да и какие могут быть фотографии, если я, к примеру, описываю психиатрическую больницу при КГБ, в которой я проходил принудительное лечение.Только по памяти и могу восстановить всех тех умалишенных, которых свозили туда со всего Советского Союза.

Продолжение интервью читайте в печатном номере GREY CHIC Magazine №4

На вопросы отвечал: Михаил Шемякин

Фото предоставлены Центром Михаила Шемякина